Она молода, но талантлива, обаятельна и, признаюсь,  неотразима. Первое, что бросается в глаза, так это ее воздушность и высокий прыжок, то, как она взмывает в воздух и неожиданно продолжает танец в высоте, не переставая ни на миг улыбаться, и в то же время придает четкую и восхитительную форму каждому своему жесту и движению.

 /Газета “Financial Times”, 20.08.06/

Так писал о двадцатилетней русской балерине патриарх английских критиков Клемент Крисп. За прошедшее с тех пор десятилетие Наталья Осипова успела поразить своим танцем зрителей четырех континентов, и ее жаждут видеть везде. А я помню, как знакомые прислали мне из Москвы кассету, и я впервые увидела в записи 17-летнюю Наташу, исполнявшую вариацию Эсмеральды. Среднего роста девочка, с еще по-детски припухлой фигуркой и замечательным апломбом, четко позвякивала бубном, упоенно запрокидывалась в арабесках и уверенно чеканила на пуантах чистейшие тройные пируэты. Кроме крепкой техники сразу подкупали ее непосредственность и обаяние. В таком возрасте эти качества обычно не приобретены, а ниспосланы.

Когда видишь такую яркую юную индивидуальность, всегда хочется узнать, в каком возрасте она проявилась, что было сделано для ее развития. И кто же расскажет об этом лучше, чем родители? С Наташиными родителями я познакомилась несколько лет назад, когда они приехали из Москвы, чтобы посмотреть свою дочь на лондонской сцене. В надежде узнать немного о ее детстве звоню им в Москву. Скромнейшая Ираида Кузьминична не решается на интервью. Дочкой гордится, но опасается, что похвала будет выглядеть хвастовством. Потом все-таки соглашается сказать: «Наташа была всегда необыкновенная девочка. Пяти лет не сцене Дворца культуры АЗЛК в Текстильщиках выступала».

Папа Петр Петрович охотно берет трубку и говорит: «Она была обычным ребенком. Я опробовал на ней много методик. Была методика Никитиных, с развивающими играми. Во дворе учил ее, маленькую, как идти по ступенькам, хватаясь за палочки, чтобы были сильные руки. Может, сделал жесткими, и ей пришлось потом над ними работать. Закаляли ее, в бассейн водили, сауна, баня, вместе обливались. Я-то и в проруби, но с ней боялся. Ходил сам на карате и ее брал, ей было 6-7 лет. На турнике она вертела то, что мальчишки не делали. За девочек заступалась. И очень была контактная. У жены сестра в Подмосковье живет. Поездом два часа ехать. Немного поиграем с дочкой, и она идет гулять по электричке — книжки свои показывает, общается, болтает полтора часа. Вот и выросла такая: на сцену выходить — под пуантами пол горит».

Мама забирает у папы трубку и добавляет: «А вот с пяти с половиной лет уже была дисциплина: занималась гимнастикой. Ее везде принимали и зачисляли. И на телевидении выступала, и в училище поступила сразу. Когда обнаружился ее большой шаг и прыжок, педагог Марина Котова называла ее «моя маленькая Сильвия» (Имеется в виду французская балерина Сильвия Гиллем. — прим. авт). Везде слышали только приятное, и, пока она была ребенком, тревоги не было. В театре — другое дело».

В труппу Большого театра Наташа была принята сразу после окончания Московской академии хореографии и начинала, как было принято в главном театре страны, с кордебалета. Как и все танцовщицы, стоящие рядом с ней в вереницах лебедей, виллис, дриад, нереид и теней, она мечтала о сольных партиях. И еще о том, чтобы заниматься с Мариной Викторовной Кондратьевой. Прекрасная в прошлом балерина и опытный педагог оценила Наташин энтузиазм, но не разглядела ее творческий потенциал и согласилась не сразу. Ей казалось, что резвая выпускница увлечена лишь техникой. Когда наконец она начала репетировать с «новенькой», то обрела в ней свою любимую ученицу. Первые сольные партии были небольшими, но уже тогда начала расти и множиться армия поклонников будущей примы. В ней покоряло такое сочетание достоинств, которого не было у других: пылкий, бурлящий темперамент, редкий для женщины огромный летящий прыжок, мощные вращения, а главное — плывущая в зал харизма. Была ли она на сцене сосредоточена, порхала ли живчиком — зал чувствовал ее. Этот контакт с залом — ее великий дар.

Ее первой главной ролью в Большом стала Китри, и станцевала она ее так, что на ближайших гастролях в Лондоне худрук труппы Алексей Ратманский доверил ей открыть серию «Дон Кихотов». Критики писали, как она «буквально выпрыгнула к огням рампы», и сравнивали каскады ее прыжков со «вспышками электрических разрядов»; назвали ее «молнией с балетного небосклона, заполыхавшей на сцене», и признавались, что «еще никогда не видели танцовщицу, более предназначенную для того, чтобы оставить след своей индивидуальности».

Я видела все спектакли Осиповой в Лондоне, но один исключительный «Дон Кихот» запомнился навсегда. За многие десятилетия своего зрительского опыта никогда не наблюдала я такого подъема в зале Ковент-Гарденского театра. Наталья Осипова и Иван Васильев безоговорочно подчинили себе публику. Зал жил с героями единым дыханием: веселился, ахал, постоянно взрывался аплодисментами и буквально стонал от их танца-фейерверка. В Москву молодая балерина вернулась уже солисткой.

Репертуар в Большом у Наташи расширялся, но она знала, что способна на большее, и мечтала о сильных драматических партиях и о высокой классике. Наконец она получила «Жизель». Для меня было большой честью наблюдать в Большом театре ее репетиции с Андреем Меркурьевым. Возможно, я никогда не видела такого калейдоскопа чувств одновременно. Эмоции Жизели перемежались с Наташиными собственными. В отчаянных глазах Жизели блестели слезы, но даже хорошо сделанные сцены и куски не удовлетворяли балерину, и она со слезами упрекала себя за это. Результат ее исканий и сомнений известен — исполнение ею этой роли стало выдающимся.

Ну а что же дальше? Перетанцевав к 25-и годам большую часть репертуара своего театра и не получив в нем предложения на некоторые желанные роли, Осипова сделала то, что до нее не делала ни одна прима-балерина Большого, — написала заявление об уходе из театра. Ради заветных ролей и свободного творческого роста она перешла в труппу меньшего ранга и, танцуя там в течение двух лет, широко гастролировала в разных странах. В 2013 году Королевский балет в Лондоне пригласил ее в свою труппу на положение прима-балерины и предоставил ей выбор ролей и возможность гастролировать в других театрах.

Сейчас балерина в расцвете своего уникального танцевального и драматического дара. К тридцати годам она исполнила более ста балетных партий и концертных номеров. Среди них высшая классика: “Лебединое озеро”, “Спящая красавица”, “Щелкунчик”, — в образы которых она, не нарушая строгие каноны, внесла человеческую трепетность. В драматических балетах: “Ромео и Джульетта”, “Пламя Парижа”, “Лауренсия”, “Манон”, “Онегин”, “Баядерка”, “Эсмеральда”  — она с присущим ей темпераментом проживает жизнь своих непохожих друг на друга героинь. Ей покорилась и точная французская техника в “Дочери фараона”, и психологизм персонажей Макмиллана, и романтизм и трогательная пантомима датских балетов. Хореограф Йохан Кобборг назвал Наташу лучшей Сильфидой, настолько его восхитили невинность, озорство и воздушность созданного ею образа.

Балериной даны сотни интервью, о ней сделаны десятки телефильмов, написаны сотни статей, изданы книги и фотоальбомы. К чему можно еще стремиться, когда уже исполнилось столько желаний? Лучше всего попробовать спросить у нее самой. Я знакома с Наташей довольно давно, и мы договариваемся встретиться в Королевском театре в Ковент-Гардене. Приезжаю туда, и точно в назначенное время Наташа спускается, чтобы встретить меня на служебном входе. Мы садимся в спокойном месте, где обычно отдыхают артисты балета, и я спрашиваю:

Сейчас вы уже четыре года в труппе Королевского балета. Вам здесь хорошо?

Хорошо. Я же много театров объездила, и это было неудобно. Усталость чувствовалась, потому что не сидела на месте. А здесь я больше всего работаю, как раньше с Мариной Викторовной. Здесь всегда порядок: репетиции, партнер на месте, дисциплина, хотя ее и тяжело соблюдать. Все серьезные роли делаю с Сашей Агаджановым, а отдельные балеты с Джонатаном Коупом и Лесли Коллиер. Класс здесь, правда, отличается от нашего. У них здесь в классе больше мелкие движения, синкопы, нет больших прыжков. А русская школа широкая, полетная, воздушная.

В театре вам хорошо. И быт тоже устроился?

Да, мне нравится, где я живу. Раньше я жила в Ковент-Гардене, но тут совсем нет природы. Правда, есть рядом галерея Института Курто — какие в ней шедевры! А сейчас я живу там, где много зелени, парки и канал. До театра всего 20 минут. Иногда еду на такси, иногда на метро.

Вы сейчас знаменитость, вами восхищаются. А что вы сами в себе цените и чем недовольны?

Ценю? Чувство ответственности и качество работы. Не оставляю дело на полпути. Умею идти к своей цели, головой об стенку — а сделаю. И мне помогает работоспособность. Я всегда шла за своим чутьем и сама добилась. Не было мам и теть. И многие люди помогали по-настоящему. Алексей Ратманский — это счастье для меня, пока он был в Большом… А не нравится мне моя замкнутость. Когда что-то не так, я ухожу в себя, в скорлупу. И просить о помощи мне сложно, я не люблю расстраивать. И еще я с детства фантазирую и сама верю в это. Друзья мне говорят, что я себя недооцениваю. Ну нет, я все-таки не простой огурец. У меня есть чувство собственного достоинства, и я не люблю критику не за дело. И еще есть обостренное чувство справедливости. Если вижу несправедливость — меня не удержать. Недавно я видела в Шереметьево, как бабушка опоздала на самолет, и ей велели купить новый билет. Такое правило: опоздали — покупайте. А у нее денег нет! Она плакала около часа, и никто к ней не подошел. Какая разница — права или нет? Куда ушел человеческий фактор? Я влетела, чуть не ругалась.

Чем же это всё кончилось?

Достала карточку и заплатила. Меня всегда словно подсылают туда, где что-то нужно.

Повезло бабушке. Вернемся к балету. Вы станцевали так много всего, а что хотите еще? Чем сейчас живете?

Я ищу то, что меня зажжет, даст новую мотивацию. Сейчас думаю о новом проекте. Новое искать трудно, поэтому приходится очень вкладываться. Я что ни делаю, во все вкладываюсь. Тяп-ляп не умею. Иногда даже силы иссякают. А когда нахожу что-то интересное, новый старт меня вдохновляет, начинаю составлять программу, и новая работа затягивает. Сама решаю, кто партнеры, хореографы. Повторяться никак не хочу.

А какие номера будут в новом проекте — современные или на классической основе?

Знаете, я танец люблю как таковой. Для меня это разговорный язык человеческих душ. И я хочу овладеть танцем как можно больше. Я чувствую и понимаю, что хочет “сказать” современный хореограф. Хочу при этом делать и сама — раскрыть себя. Я странная. Правда, и физически тоже. И внутри у меня страсти-мордасти. Драматизм. От музыки плачу. А классику обязательно надо продолжать — держать себя в форме.

Ну, не в форме вас никто никогда не видел. А вот когда сейчас выходите на сцену в новой партии, бывает по-прежнему страшно?

Ну не так, конечно, как раньше, когда я впервые выходила на сцену. Тогда это было такое преодоление себя. Дрожь била. А иногда я даже наоборот рвусь, выпрыгиваю на сцену, и меня удерживать надо. Когда я уже на сцене, волнение пропадает и происходит магическое превращение — становишься другим человеком. Я это с детства чувствовала. Вначале, правда, бывало ужасно, когда не получалось так, как хотелось. Потом получалось. Полностью спектакль никогда не проваливала. Вообще перевоплощение — это магия. Чувствую, кем я становлюсь, и всегда запоминаю эмоции.

А была роль, для которой не надо было перевоплощаться, в которой вы находили себя?

Да, это Джульетта! Сначала танцевала балет Макмиллана, еще был Аштон, Дуато. В этом балете всё музыка делает. О роли думать не надо, всё в музыке. Я меньше всего над ней работала — всё естественно выходило, просто реакция на музыку. Джульетта — это я, мы неразделимы. Поведение мое. Девчонка. Самый близкий образ.

И все партнеры соответствовали такому вашему естественному пребыванию в образе?

У всех, с кем танцевала, я училась. С Дэвидом Холбергом у меня была незабываемая встреча, такая сумасшедшая энергия. Сначала я должна была танцевать со Стифелем, а у него случилась травма. Я расстроилась, когда узнала, что заменили Холбергом. Не хотела Холберга: такой холодный блондин с хорошими линиями. И вдруг такая энергетика. Это было больше, чем спектакль. В сцене у балкона, когда я выхожу, я сначала не танцую, а смотрю на Ромео 40 секунд. Я смотрела на него, и столько было эмоций — за всю жизнь не прожить. У меня лицо дрожало и тряслось.

А с кем еще понимаете друг друга?

С Эдвардом Уотсоном мы родные по группе крови. Совпадают движения, телами друг друга чувствуем. В «Майерлинге» у нас одинаковые реакции, экспрессия. Жаль, что подходит конец его карьеры. Слава Богу, удалось с ним потанцевать. И еще Сережа Полунин. Ну, такого неординарного танцовщика я не видела. В нем есть всё. От него учишься. Он ведет спектакль сам и непредсказуем.

Он очень занятой артист. Репетиций с ним хватало?

Со мной репетировал. Было достаточно.

Вы сейчас еще молоды и в отличной форме. Некоторые примы танцевали до 50-и и даже до 60-и, а некоторые после 30-и уходили. Заглядывая вперед, как вы думаете, какой срок у вас впереди?

Срок? В хорошем качестве, может, 10 лет? А будущее я все равно связываю с танцем. Возможно, в другом формате. Но танцем я увлекаюсь, это моя главная любовь. Преподавать буду вряд ли. Попробую ставить, но если получится плохо — не буду. Сейчас я уже пытаюсь ставить для себя, танцую и записываю, таким образом я не только интерпретатор.

Очень желаю вам удачи. У вас сегодня еще есть репетиция?

Нет, я свободна. Пойду в Национальную галерею смотреть Северное Возрождение. Оно мне очень нравится. Мне Германия и Австрия нравятся. И еще люблю экспрессионизм. Я собираюсь на курсы поступить, чтобы изучать Северное Возрождение.

И где же?

В России, конечно. На русском языке.

Текст: Наталия Диссанаяке